Шаг и мат

Шаг и мат

соскучилась? здравствуй. я твоё Super Ego.

куда занесло тебя старое чёртово колесо?

я совместим со всеми – деталька Lego.

а, кстати, кто-то сильно подпортил тебе лицо.

такое впервые. до мата проделанный шаг.

тебя не отмоет ни слава, ни вечный покой.

возьми моё «дрянь», перспективу и перемешай

с холеным чувством победы, дешевой тоской.

да выпей всё залпом. доигранный мат.

верней твоей смерти испытанный я.

между правой и левой ногой непривычный стигмат.

кстати, кто-то прилично поюзал его края.

соскучилась? здравствуй. я твоё темное Id.

куда довели тебя поводыри?

клади туда руку и чувствуй: болит.

хочешь мира? мизинчик тяни и мири.

Растущий Брут

меняю адреса, как дон жуан подружек.

последнему другу пишу о новом.

друг – психопат. и смотрит снаружи

на город, в котором я замурован.

меняю подружек, как еврей адреса

в 41 тире 45 годах.

крепчают привычки, сереют глаза,

и зарождается новый страх.

меняю себя, как на деньги товар.

осенний капризен суп.

хлебая дождливый навар,

другу пишу. он груб

и советует искренне лезть в петлю.

не то чтоб он слишком крут.

просто так сладко шептать «люблю»

тебе, мой растущий брут.

Апперкотом

через год-другой тамплиеры выберут твою империю,

а пока что, порезавшись фольгой, ты плачешь.

если всё по новой – я зимовал бы под твоей дверью.

не смотря на мамино: «что же ты делаешь, мой мальчик..?»

хочется лечь в эти слова, как в майский снег,

хочется втечь в твою кровь избытком адреналина.

выкричать, выблевать тебя, несмотря на всех,

досчитать до 10 вместе с рефери, колыбеля спину

на второсортном ринге. чтобы друзья-приятели

стыдились моего имени в телефонной книжке.

а я по-прежнему в топе (ищи внимательней).

и вряд ли кто-то знает, как это так вышло.

в дахау броня до следующего апреля.

и некого, незачем больше брать в плен.

я не помню тебя, которая стелет.

я не помню вообще. на что-то взамен

небо согласно давать. и я беру.

Тирольский тир

отжигай на мне шрамы пустынных баров,

ночных возвращений, кровавых драк

и привычек заевших поломано старых.

я совсем не герой. и совсем не слабак.

я начну огрызаться пораненным волком.

обивая углы непонятных квартир.

разбиваясь на сотни невнятных осколков.

зря ты снова решил, что любовь – это тир.

обливаясь вином - ну уж точно не кровью -

вымещаешь в курок весь куражный напал.

зайчик вдруг поперхнулся проглоченной дробью.

ба-бах! и сраженный

                                              упал…

1/2

а хочется скинуться с богом и отдать тебе все слова.

не проговориться в освенциме как в тебя влюблён.

«каждому всё своё», - перечитывать на воротах права

на этот повтор 41-го. только со мной. не помнить имён.

это несправедливо, что мы познакомились в зиму,

не украсть время – разве досыпать песка в часы.

я сошью тебе рукавицы размером «мимо»

мехом вовнутрь. их будет носить твой сын.

неба вообще нет.

кроме того, что в тебе.

заповедей ноль.

но тебя не любить – грех.

прежде, чем умереть, скажу, что уехал в тибет

ставить капканы, под солнцем ловить твой смех

оловянный солдатик – герой неслучившихся войн,

я не стану солить эти дни, как хороший улов.

запечатанной тайной храни мой неслышимый вой.

бог стесняется, я же дарую тебе половину всех слов.

Невозвратим

в весеннюю кашицу перемешались

запахи, травы. чужие лица.

а мне так мало (какая жалость!)

тебя под небом аустерлица.

сложу пластами неровных линий

тебя в подарочный летний кляссер.

весенний фолк заунывно длинен,

а в общем тоже почти что ясен

его неровный мотив печали.

подъезды греются бойкой бранью.

птенцы по-прежнему не кричали.

мой мегаполис навылет ранен.

а ты, свой север в кулак сжимая,

абсента, грога, а, может пива.

по гладкой кожице полумая.

домой устало, неторопливо

к давнишней девочке. и не греет

её загар перебитых фрикций,

её улыбки на тонкой рее,

её попытки держать традиций

усталый норов в узде семейной.

ты не абсента, чего попроще.

жалеешь. ноют привычно вены.

сбивает гордость. и не попросишь

меня вернуться.

На мели

хочу от неба, где скребёт и греет проседью

комочек сдавленных твоих мечтаний.

присыпать солью, тмином, осенью

и первозданностью, пожалуй, дании.

горошины класть под перины и соки

давить торопливо из брошенных будней.

а я тебя помню, не глядя на сроки.

и пафос сбиваю шансоновским «будем».

сон выдирая наивно из быта,

я последний карманный корановский вор.

твои руки мне было (довольно избито)

панацеей от боли. а толку с того?

полубиркой – итогом обеим досталась

просолённая тайна, пропитый апрель.

и такая морская больная усталость,

что не сдох. а банально на мшистую мель

сел кораблик.

Змеи

эти змеи оставят мне места

на этом январском поле

для гольфа. потом отвесят

немного яда. на воле.

и я найду свою лунку.

а после – найдусь с тобою

на этом эскиз-рисунке

январского поля боя.

а ветер играет в кости,

и имя твое им веет.

я не зову тебя в гости.

и не хожу. а змеи

вернутся в твои ладони.

сплетутся с тобой клубками,

и руки мои не уронят

сжимаемый ими камень.

Рост_off

"-" по цельсию не залезает в обшивку палубы.

женщины напропалую тешатся вагнером в пересказе сosmo.

даже есть где топиться, но как-то пока что палево.

еще на меня, как на пришлого, водят прохожие носом.

красавицы - пережиток истории, как донские казаки,

не улыбнулся ленину на садовой – а ля стал иноверцем.

дорожные предубеждения поочередно претендуют быть

знаком.

пьют для согрева все, но никто не согрелся.

ростовских стигматов увечно-извечный зуд

я тебе вылечу ранами новой исходной природы.

и змеи ж/д, гулливер, нас опять увезут

на полигон превзойденно изящной свободы.

3Doc

когда право и лево смешались в одно «увы»,

и я пью этот микс, несмотря ни на что вокруг,

нас не склеить как две половинки ничейной травы,

разделённых косой. даже этот знакомый хирург –

доктор время – снимает перчатки и молча идёт

мимо дома, аптеки и неподражаемых дней.

безнадёжны. прощаюсь. она заплывает под лёд,

мой анамнез уходит ко дну вместе с ней.

мне не нравится – я полуголый на этом столе.

инструменты созвучны с раствором, стучат как тамтам.

доктор морт, торжествуя, кого-то обяжет: «налей!».

доктор время, наверное, пас. он уже просто в хлам.

не смотри этот фильм, он для взрослых уже психопатов.

избегай коновалов и прочих «целящих» ребят.

берегись! доктор end уже ищет свою лопату.

отговори его сразу. я так люблю тебя.

Два-два

на стул наброшенная сверху

темнела шаль.

себе продули тени в салки.

сосед, вернувшийся с рыбалки,

тебе заплакать не мешал.

как я тогда куражный, пьяный,

солёной брызгая слюной,

пол согревал своей спиной,

в которой послезавтра раны

найдут себе уютный дом.

и, поднывая, мчался скорый.

и я, сбежавший из гоморры,

не знал, что следую в содом.

мы доигрались. чей-то план

в 4 ночи ещё юным

два-два (ничья, увы) июня

к утру расскажет левитан.

Апорт

наугад - то ли скомкан плед, то ли укрыться нечем,

разложить на ноты тебя, на иллюзию фуги.

ты такой не раненый рано, навроде... нечеловечий,

даже неназванный, неопределённый, как тот, под грудью,

под сердцем – зачатый – но не выношенный, а значит

никому неотданный – мой. до скорых

войн с богами. до крови. я дал им сдачу –

по-твоему ребром ладони. и в горы.

я бросался на рельсы и брал себе имя анна.

тянул из детей для тетивы молодые жилы.

даже любил – залюбливал, не вынимая рук из кармана.

а теперь, смотри-ка, мы пережили

самих себя.

Ч/б

тебя не выпросить у бога, не выкупить – некуда хуже.

можешь прямо сейчас умереть под своим парижем

на монмартре, рукою в луже.

с голубями, чёрным и рыжим.

я не верю, что сена - твоя молочная река.

то этот угрюмый грек – твой молочный брат.

чёрно-бело в глазах, не смотря на pal и secam.

ты же можешь ещё с голубями своими обрат-

но не станешь. не любишь аэрофран-

с кем-то ещё. океан сверху – лужа.

я ещё долго не сдохну от своих ран...

очень долго, чертовски. и некуда хуже.

Любить

фонарь съедает темнота чуть вяза выше.

гадаю на кофейной гуще - жду конца.

влюбленные, как дети, никогда не слышат

шипенья свист летящего свинца.

колдуют горячие руки в синеве марева,

пойманные серебром необручальных колец.

при свете не свечей, но зарева

благословлю тобою стреляный свинец.

больно. никто не придумал чего-то между

пару тысяч оттенков, занесенных в словарь.

хочешь сказать, что ты была нежной?

так же, как, с головой над нею лопнув, фонарь.

куцее солнце, но ртуть в руках горяча.

как скоро выражения кладут на лица.

не опускай глаза - стреляй с плеча.

я никогда не назову тебя убийцей.

ты позволяешь целовать себя как руку королю.

и принимаешь данностью палящее "люблю".

Бунт

я жду. а лето близко-близко.

мне снится так: река/ канал.

луны стального цвета диска

овал. и чтоб никто не знал

тебя-меня. светает рано.

всё, что я знаю – далеко.

небо – пробитая острая рана.

и падать в неё – легко.

ты кажешься моим прощеньем.

от бога. а dios! и от врагов.

такой теперь маленький щен я.

душистая снадобь стогов

меня не пугает домашним покоем.

я этой стрелою убит.

и этой же кровью напоен.

и где-то безропотно спит

мой бунтарь.

Игрушка

у моей перспективы по-прежнему пыльный вид.

с тобой не согласен встречаться даже за евро.

прятал за зубы тебя, под язык. не поверишь – болит.

но я не харкаю уже своей плеврой.

дую на молоко, а раньше обжёг бы глотку.

наш день не родился, а значит не вышел послед.

по классике жанра все крысы спустились на лодку,

а рядом со смокингом в комнате спрятан скелет.

я мельче и мельче. тебе не дошло бы до плеч.

всё больше от сырости; до водоёма всё мало.

ты как всегда до отреза откажешься лечь

со мной под солдатское грубое одеяло.

и имя твоё молитвой не скатится с губ,

слизавших и сперму, и месть оголённого дула.

меня не расскажет ни гид туристических групп,

ни бог, ни мефисто, ни только упавший со стула

медведь – недостаток забывшего вкус интерьера.

как здесь – обезглавлен, одарен горбатым конём,

не знавшим ни случек, ни шпор, ни карьера.

я поедаем тоской, как случившимся днём

застигнуты сумерки года.

Света тебе

когда мы выверим все числа

и наугад прорвём фарватер,

ты, наконец, попьёшь из вислы,

как тот солдатик на плакатах.

весна забрызгает нас щедро

своих истерик талым соком,

дождями, перебором щебня

и бесподобно одиноким,

а потому чужим апрелем,

забытым кем-то на вокзале.

нам переулки ветра пели:

«вы опоздали, опоздали».

а я бросался пожинать там

полей усталых минный клёш,

чтобы, уткнувшись в твоё платье,

«ты не умрёшь, ты не умрёшь...», -

шептать цингою озарённым,

бросая в небо синевы,

слова, как зубы, упоённо:

«мы не попили из невы...»

Д.Р.

я смотрю, как под твоей кожей гуляет кадык,

как ты глотаешь гласные, сонорные вязнут в зубах.

хочется как угодно остаться – тебя и солёной воды.

этот елейный мотив, то ли лист, то ли гайдн, то ли бах.

а что стали старше, никого не изменит и не спасёт.

я буду сильнее, если ты хочешь, но это вряд ли.

научусь безумию у ван гога, словам – у басё.

и очень скоро начнётся новый отсчёт. обратно.

Шах и март

проиграю – билет и на старый курский,

лизать-зализывать свои раны.

я ещё стою по старому курсу –

соло звенит в кармане.

хочешь – можешь погреть там руки.

бежать по канату – не то, что идти.

дьявол возьмёт меня на поруки –

я его сын без пяти

минут – перебоев. шатает вязко.

опиум греет. сырец.

я бы рвал тебя от других, как мясо,

но сломан левый резец.

но я сломан. тобой и мартом,

и снова тобою. волки

помечены красным на карте.

обещаю, что будут осколки

мои. не порежься. больно.

ты вряд ли так любишь красный.

если бы больше воли,

я бы рвал тебя от других, как мясо.

Сказ

в моём детстве была огромная книжка восточных сказок.

картинки большие. я помню тебя на 43 странице.

даже тогда я не прочитал её до конца ни разу.

а сейчас я пытаюсь всего-то до конца не спиться.

меня никто никогда не убьёт – на две трети

я по-прежнему состою из живой воды.

а можно бы было вообще тебя не встретить.

что жгут весной, чтобы такой холодный дым?

ты не даёшься мне в руки. Наверное,

именно поэтому мне так хочется твоего «тише»,

твоего голоса по ночам, принятого на веру,

не сдержаться как-то и сказать много лишнего.

чтобы ты испугалась и, наконец, отошла.

а я валялся бы на земле безымянным героем,

впитывая спиной асфальт, перспективу, шлак,

перебирая сказку с тобой в главной роли.

как всегда выкидывая сотни лишних деталей,

бог проиграл нас кому-то в нарды.

видно, потому мы не смогли и не стали.

а мне ещё хочется твоего голоса. правда.

Рецепт

дым, корица, блажь и лесной орех,

сладенький привкус чужой мертвоты,

кольца, характер, непойманный смех,

что-то ещё во мне - это всё ты.

как не спеши, не наиграться в эту игру –

терять тебя ежечасно, но никак не найти.

что-то здесь есть – дружба рук,

прицела, зрачков. старый тир

принимает меня как падаль и бережёт

на чёрные дни, недели и чёрт с тобой.

револьвер как умел, так жёг

руку, карман и спрятанный в нём покой

в количестве двух (а какой?

калибра не помню) для всех

лето, пиво и чёрт с тобой.

дым, корица. лесной орех.

Соло

суммарный люфт градусов сорок, а то и все сто.

так тянется этот лёд-либидо.

мимо бесцветных стёкол цветных авто.

мальчик-гольфстрим в оба обидит.

так слова выдираются из горла,

как гвоздь из пробки пола.

от осени, от кофеина – голо.

одинокий как бог, как соло.

а в остальном – на руках мозоли.

такие становятся зори.

тихо.

а здесь...

I’m

март весь в крови, как младенец.

подкидыш – подарок инцеста.

от тебя никуда не денусь.

хотя хочется быть не местом

в твоей жизни, а чем-то большим.

ты мягко стелешь, а спать – попробуй.

как в послевоенной польше –

я, наверное, хорошей пробы.

я, наверное, хороший. веры

хватит на сотню пленных.

эти струны, как нервы

перетянуты – хочешь первой

возьми Am.

До_зрения

знаешь, когда ты вот так садишься играть мне,

от 23 моих остаётся одно зрение.

эти руки я не зову перепетым - катя.

темнота доедает меня на этапе дозрения –

допроса. бумагой режусь. тебя бы в прагу

ты стелешь капканами, характером стелешь,

цинизмом, стеклом, что_под_рукой. я лягу.

ты только стели. бологое. сенеж.

когда получается, что я снова кого-то предатель,

москва принимает меня бешеватым мясцом

и глотает блокадно. и шлюхам швыряет – нате!

скоро ты из свидетеля стаешь истцом.

игрушка – ж/д не дотягивает до твоего «ол райт».

я прыгну эскатосу в лапы, но где-то промедлю.

заснув у тебя на плече, инвестирую в рай.

в теологию. ты всё равно остаёшься медью

послевкусием крови на чёлке, на волосах.

знаешь, ещё до тебя я бил только в мишень.

а куда бы не метил сейчас – попадаю впросак,

[в молоко] для кота. в майкрософт сочинивших мышей.

знаешь, ты – счастье, ты – мастер, ты – знаешь – плут.

знаки «пре» прекращают со мной препинаться.

я просился в горячие точки, тире. но меня не берут.

ты, знаешь, целуешь апостолом number 13

ты знаешь, ты девочка-песня, ты девочка-кровь.

ты льёшься зрачками, белками, самой роговицей.

вяжи на мне галстук-петлю. я извечно готов

по станиславскому мимо пройти и в тебя не влюбиться.

знаешь, когда ты бросаешь в мой город своё «уходи»,

и я пожираю глазами атомный гриб-мухомор,

и по хосписам жителей раньше, чем будут дожди,

понимаю, как ты plus rapide que la mort.

знаешь, когда ты садишься вот так мне играть,

в голове проносится жизнь, ли бо, радийное лай-ла-ла.

мне не страшно, mon chat, и не важно, когда умирать.

самое нутряное: важно, чтобы ты ещё побыла.

P.s. zlo

я кафель тебе испортил, думаешь? я испортил кровь.

в низу живота неподъёмные ядра.

хочешь запить алка-зельцер? запей его ядом.

и не паникуй.