Переводчик на волчий с птичьего
Едва ли нам есть на что, но давай поспорим,
Что через пару десятков лет в пыльной аудитории
Какого-то Йельского или Токийского универа
На последней парте похожий на Гулливера
Среди исполинских лип и яростных великанов
Сидеть будет мальчик, пишущий беспрестанно
Совсем на другом языке другие по звуку рифмы.
Про то, что любовная лодка разбилась опять о рифы.
И солнечный луч точно также оближет его затылок,
В котором засядет прочно её «извини, остыла».
Он будет в меня — угловатым, бледным и истеричным,
Он унаследует все мои мании и о личном,
Как о покойниках, будет либо молчать, либо преувеличивать.
Мой ласковый сын, переводчик на волчий с птичьего.
Он повстречает почти тебя и вовсю напорется -
Станет жгучим, яростным и напористым.
И «вторая ты» отомстит моей юной копии
За мои все ухмылки — ужимки, мечи и копья.
Так что ты погоди для отместки искать орудие -
Дай свершиться Всемирному Правосудию.
Сочнее всех про рулетку пишут те, кто её не видел,
Те, кто держится колеи от дома до магазина,
Колет себе витамины два раза в год, меняет в сезон резину,
Для кого каждый день предсказуем, актив – ликвиден.
Что до тех, кто ставит на чёрное и на нечет,
Годами выводит формулу верных чисел –
Это тот, кто себя не выдал, кто скорости не превысил,
Кто бисера ни за чем не мечет.
Самые страстные поцелуи чинят подростки на переменах,
Клянутся навечно, не выполнишь – будет хуже.
А их по-настоящему любящие мамы готовят ужин
И делают вид, что не догадываются об изменах.
Знающие про жизнь из книжек – любят читать по глазам,
Точат ночами мечи для повинных во всём голов.
Вот, пожалуй, поэтому у меня не находится подходящих слов,
Чтобы кому-нибудь о тебе рассказать.
Он приходит к тебе на стыке сумерек и ночи.
В правой держит мачете, левой показывает: молчи.
А за ним ступают верблюды, крадутся пантеры, идёт гроза…
«Ну чего ты так напугалась? Я не против тебя, я – за».
У него с уголка губы тонкой струйкой стекает яд.
«Ты меня больше не хочешь, так во всяком случае говорят».
А слова застревают свинцом на молярах. И слышен хруст.
У него к тебе нет вопросов, но столько чувств.
У него на спине рубцы, как канат – той же толщины,
Он тебе говорит: «Мне хватает моих утрат, но не надо ещё вины».
Он одет как повстанец, гонец из лета, как Том и Гек,
Этот хрупкий и юный, постоянно смеющийся человек.
У него под ногами засохли розы, сломались планы, горит земля;
Он почти как Варавва: «Если кто-то достоин пощады, то это я».
Он приходит к тебе сквозь разлуку, запреты и океан;
Его бьёт лихорадка, он ненасытен, колюч и пьян.
Он пришёл по твои нутро, тёплый голос, усталый смех.
И дорога была столь долгой, что выпал снег.
Не гони его, напои, расспроси про суть,
Что по горлу гуляет – ни выдохнуть, ни вдохнуть.
И пока тут за гору упало солнце и плещется по воде,
Он выходит из моего тела и молча двигается к тебе.
А потом я вернусь. И найду Вас старой, напуганной и во тьме.
И добуду Вам, наконец, и моржовый клык, и китовый ус.
Между нами снова всего лишь стол – бесполезный дубовый метр.
Между нами снова лишь воздух, нейтральный на цвет и вкус.
Я обрыскал весь мир, ожидая, что кем-нибудь увлекусь.
Но вернулся. В венке из оливы, в льняном пиджаке,
Повидавший все виды, приставший ко всем берегам.
Понимаете, в стае всегда есть нужда в вожаке –
И я был вожаком, беспощадным, гроза всем врагам.
Я сразил целый мир, беспрестанно тоскуя по Вам.
Я вернулся. Я вырос в глупца из юнца.
Обо мне ходит слава, дурная, что крымский портвейн.
Я вернулся за правом стоять и курить у крыльца,
А наткнулся на камень в земле, двух ворон и пустой суховей.
И холодное майское солнце, садящееся меж ветвей.
С площади острых углов,
Слетающих с плеч голов,
Не приходящей зимы,
С площади, полной тьмы.
Мглы, обступающей, как туман,
Мекки для мусульман,
Чуждой для прочих всех,
Я призываю снег.
Солнце безжалостно к коже и волосам.
Я забываю осанку свою и сан.
Я отрекаюсь от имени и чудес.
Я призываю густой непроглядный лес.
Пленник колючих песчаных бурь,
С новым рассветом кляну судьбу,
С новым закатом её хвалю
За мне уготованный люфт.
За крюк, что повешен ещё с утра
Не для меня. Что в груди дыра,
Но не в моей. И вполне дышу.
За улиц бессвязный шум.
За караван, что с базара течёт рекой,
С собой унося мой немой покой,
Абайные ткани, шелка и атлас,
И горечь мою, наконец. Халас!
С точки на карте, проявленной не вполне.
С грусти, живущей давно во мне.
С острова острых кривых секир.
Я призываю мир.
Разница между нами как с улицы взятый щенок.
Лижет ладонь упрямо, мирно сопит у ног,
С блюдца лакает прогретое молоко.
Слушается легко.
Размером сначала с думку, чуть позже уже с табурет.
Укладывается в постели, лапой вскрывает буфет.
Имеет привычку повыть на ночной небосвод.
Толкает нас на развод.
Разница между нами растёт по часам, не дням.
Уводит всё чаще тебя к друзьям.
Меня же бросает в омут пустых листов,
Градус задрав за сто.
Разница между нами громадней любого пса.
Я с ней гуляю отныне сам.
Я покупаю большой прицеп.
Я кую цепь.
Из шума кошачьих шагов, из корней всех гор,
Из голоса рыб, затеявших разговор.
Из птичьей слюны и медвежьих отменных жил.
Из дел, что я совершил.
Разница между нами отныне живёт в лесу.
Я к ней иду ночами и мясо в мешке несу.
Днями ещё о тебе по привычке брежу.
Да только теперь всё реже.
«П» – триумфальная арка и адовые врата.
И приоткрытая дверь в зарешеченный тёмный замок.
«П» – это то, что скрывается за Сезамом.
«П» – это чёртов невыдуманный портал.
Речь прерывается выстрелами и «р».
«Р» – это нота, не взятая баритоном.
Скользкая тема, которую ты затронул.
Не прозвучавшее чётко ослабленное баррэ.
«О» – это вовсе не буква, а силуэт медуз,
Это ноль, это цифра похлеще прочих.
Это я хоронюсь в переулках кромешной ночью,
А на спине моей модной парки – бубновый туз.
«М» – не корова, мычащая на лугу,
Не предвкушение ценного приза.
«М» – это стон, как когда я стянул бы тебя с карниза,
Да вот не успею только. И не смогу.
«Ч» – это мать, охраняющая кровать.
Это Чайковский, застигнутый за роялем.
Это то время, когда, наконец-то, осаду сняли,
Только больше не с кем попировать.
Что до меня – я не бездна и не обитель,
Вовсе не маг и не пастырь, не крысолов.
Я не транжир и не мот этих бесценных слов,
А всего лишь безропотный их хранитель.
Всё всегда начинается светом из-за полузакрытых штор.
Осторожным объятием, сокрывшим и дрожь, и шторм.
Всё всегда начинается с молний, когда в небе промчится Тор.
Всё всегда начинается с раны, саднящей ещё с утра.
С мелкой раны, когда открываешь кран,
Подставляешь её под воду, а там соляной раствор.
Всё всегда начинается с дула в упор.
Всё всегда начинается с глаз, смотрящих в твоё нутро.
С бесконечных ступеней, ведущих в ночи в метро.
Всё, что нам интересно среди человеческого мясца –
Начинается сразу с конца.
С расставанья, прощанья, падения за черту.
С осознания, что вот ты и встретил ту,
Что распяла бы словом, спасла бы одним кивком.
Вот вчера ты ещё и не был-то с ней знаком.
А сегодня пора отпускать, оплакивать, воспевать.
И тащить на бумагу, ещё не зазвав в кровать.
Самолёт унесёт её, тяжёлую ото сна,
В город, в который зачем-то пришла весна.
И ты ляжешь на брюхо, как лодка, почуяв течь,
Как собака у будки. И будешь её стеречь.
Превратившись из тела в сплошную прямую речь.
Всё всегда начинается сразу с конца, увы.
С той ловушки, в которой томятся львы.
Ну и с крови, конечно. Невидной из-за травы.
И когда я себя утешаю, то всегда утешаю так:
Это не время ушло впустую, это часы спешат.
Если задаться целью, купить обрез,
Натаскать молодых легавых, спуститься в лес.
И петлять бессердечной змейкой в чужом пруду -
Мир придаст мне искомый вектор, и я найду.
Словно ты не дичь, что меняет гнёзда в укор ловцам.
Словно я отыщу тебя там, где оставил сам.
Я себя утешаю, что зимы хранили тебя с умом,
Что искомый не может не чувствовать, что иском.
Что тоска закаляет ждущего в темноте.
Я не жил-то по сути — висел у тебя на хвосте.
Я себя утешаю, что дым застилал поля,
Что решись я на поиск раньше — пропал бы зря.
И пока я себя утешаю, в чужом дому
Балагурят и пляшут. И как рассказать кому,
Что с тобой? Что тебя отыскали тогда в лесу.
Не герои, не удальцы, не охотники на лису,
А простые люди. По мне, так вообще-то чернь.
Из таких, кто едет в кабак с вечернь.
И вам шумно и пьяно, вам весело и легко.
Без меня, без Рэми Мартана и без Клико.
И ваш смех, ваш довольный гогот звенит у меня в ушах
Всякий раз, когда я принимаюсь себя утешать.
Господи, меня даже не будет в титрах
Этих фильмов про дни недели,
Про медовые акварели, что все мы ели.
Про людей, что хотели, а следом смели.
И про даму среди никчёмных её камелий.
Господи, меня даже не будет в титрах
Этих фильмов про укрощённых тигров.
Про твои быстротечные руки на нежном теле,
Про любовников, чей пожар заглушает телек.
Про ручей ДНК, текущий в твоей постели.
Про любовь, что топит, а не спасает на самом деле.
Господи, меня даже не будет в титрах
Этих фильмов про земли в ложбинке Тибра,
Этих сказок для взрослых с дурным замесом,
Этих войн за тёплое чьё-то место.
Этих мифов про скорость потери веса
У того, кто весил в кругах небесных.
Господи, меня даже не будет в титрах
Этих фильмов про девочек, Грету, Тильду,
Что находят нору в стене подвала,
Что построили дом из стульев и покрывала,
Что хотели меня бы в мать, но желаний мало,
Слишком мало для красочного финала.
Господи, меня даже не будет в титрах
Этих фильмов от ловкого Брасса Тинто.
Будет Лета, в которую нужно кануть,
Краткий путь к тринадцатому аркану.
Темень вод. И к шее холодный камень.
Господи, я достанусь тебе стихами.
Если я ни при чём здесь на самом деле,
Покажи мне хотя бы трейлер.
Моё горе садится в поезд, идущий к морю.
И сидит держит спину. И скалится в полудрёме.
И темнеет. И тени мелькают в купейном дверном проёме.
Моё горе давно всё решило. И я ни о чём не спорю.
Моё горе живёт у моря и кормит чаек.
И под вечер приходит к смотрителю маяка:
«Дай подняться, я мельком гляну, пускай, и издалека,
Как моя подопечная дико по мне скучает».
Моё горе звонит не чаще, чем раз в неделю.
И на заднем фоне всё время играют Брамса.
Говорит: «Я к тебе вернусь. Только дай собраться.
Так устало, что еле встаю на завтраки из постели».
Моё горе стабильно по средам выходит в люди.
Люди в нём признают харизму – ничто не противоречит.
А потом моё горе мне снится и шепчет: «До скорой встречи».
А я сплю и надеюсь, что встречи у нас не будет.
Говорю тебе: стань моим местом, моим чертогом.
Ничего ведь не стоит так дорого по итогу,
Как идущий во тьме, на ощупь, презрев дорогу,
Одинокий уставший путник с пустой сумой.
Ничего нет дороже, чем путь домой.
Отвечает: о чём ты? Ты вольный ветер.
Разве есть хоть кто-то вообще на свете,
Кто загнал бы ветер в тугую клеть?
Я не та, что укажет ветру, куда лететь.
Говорю тебе: стань мне роком, моей судьбою.
Чтоб куда не пойду — встречаться везде с тобою.
Только шаг от тебя - и тут же сирена воет:
Как ты смеешь сходить с пути.
Стань мне смыслом, который не обрести.
Отвечает: мне дико о том помыслить,
Чтоб прийти на замену смыслу,
Что уже течёт под твоим пером.
Оставайся-ка ты Пьеро.
Говорю тебе: стань мне песней, безмерным ритмом,
Стань мне горлом, поющим вне алгоритмов.
Стань мне музыкой, что горит и
Прожигает собою сталь.
Стань слепым, поющим в ночи с листа.
Отвечает: ведь кто-то тебе пел раньше,
Ты его так смертельно ранишь.
Три шестнадцатых, две восьмых.
Не хочу начинать со тьмы.
Говорю: что ты хочешь? Скажи мне, и я исполню.
Я пишу ночами меж душных комнат,
Где бессонница вперемежку с комой
Мне диктует, о чём писать.
Я хочу вернуться в твои леса.
Отвечает: обратной-то нет дороги.
Ты стоишь, хороший мой, на пороге,
Только дверь закрыта, пуста изба.
Не разбей золотого лба.
Всему время своё, только время вышло.
Пусть тебя сохранит Всевышний
От попыток вернуться ко мне назад.
Оглянись и протри глаза.
Мы с тобою простились утром на перепутье,
Почему и как — обсуждать не будем.
Пролетал же над нами сокол, лисица бежала полем.
Я теперь для тебя только прошлое и не более.
Так что только закончишь стих,
Отпусти меня. Отпусти.
Вы не знаете, с кем физалис,
У кого и как вызывает зависть.
Для кого танцует на гребне крыши,
Почему из дома с карниза вышел.
Где «не слушал» разгромнее, чем «не слышал».
Вы не знаете, под кем ирис
Проклинал свой слишком глубокий вырез,
Для кого становился бескостной кашей,
Как скрывал свой надсадный болезный кашель.
Где молчание хуже того, что скажут.
Вы не знаете, на кой крокус
Заказал две винтовки, обрез и пропуск
На тот берег изрядно иссохшей Леты,
Кто и как ему добывал билеты.
Где зима втрое дольше любого лета.
Вы не знаете, почём лютик
Предлагал своё солнце усталым людям,
Как не спал трое суток в пустом вагоне,
Из чего перспективу с надеждой гонят.
Где покой горячее любых агоний.
Вы не знаете, где то поле,
Что во мне засевают помимо воли,
Кто садовник и что тут за дни недели.
С кем связались, зачем посадили ели.
Все цветы надоели. До одури мне надоели.
Кроме
На пороге волшебного леса, у самой кромки,
Тишина обступает тебя, как родня – ребёнка.
Как бесшумные феи у сказочной колыбели.
У могилы – могучие злые ели.
Один шаг – и прошлое станет спутанной небылицей.
Ты разучишься разом петь, безумствовать и молиться.
Сделай шаг – нерешительным здесь не рады.
Сделай шаг – и плотной слепой оградой
За твоей спиной сомкнутся густые ивы.
Если Бог не создал тебя счастливым.
Если мир не сделал тебя богаче –
Сделай шаг, несмышлёный пугливый мальчик.
Здесь кисельные реки с кровавыми берегами.
Здесь в тебя прилетает три, если бросишь камень.
Это лес неотвеченных писем, невзятых трубок,
Женщин, отринутых слишком грубо.
Место сбитых собак, раскиданных у обочин,
Репетиция хора, летящих в тебя пощёчин.
Этот город тобою создан, хотя ты здесь прежде не был.
Это свалка твоих промашек с копчёным небом.
Сходка ведьм, что до встречи с тобою паслись на мессах.
Это самое гиблое в мире твоё персональное место.
Если хочешь – беги, а не хочешь – внимай стыдливо:
Здесь тебе строят дом, выходящий окном к заливу.
Где вода солонее соли в стеклянной банке –
Не пригодна ни для купаний, ни для рыбалки.
Это точка отсчёта твоей несравненной кармы.
Проходи, не стесняйся. Живи шикарно.
У него от тебя сводит скулы, как после вязких
Промёрзших ягод, простывших слов.
Как от ключа, что болтался давно на связке,
А теперь пригодился. Как от узлов,
Призванных удержать непокорных в одной постели,
В одной могиле. На этом свете и том.
У него от тебя сводит скулы. Как вы хотели,
Так и случится. Металл – картон.
Свет. Полумрак. Океан за шершавой дверью.
Тени, песок, оседающий, как уран.
У него от тебя сводит скулы. Он станет зверем,
Жадным до крови. Досужим до свежих ран.
У тебя от него – темнота, что течёт по горлу,
Заползает под рёбра, снимает за слоем слой.
Для него ты становишься тёплым приморским городом,
Бесконечным закатом, распластанной тихой мглой.
Сном без казней. Пороком без осуждения,
Позвонками, послушнее всяких хорд.
Так кончается ночь. Так кончается день её.
Так кончается этот год.
Как соскочить с иглы, если ты смерть на её конце?
Если дуб уже больше не дуб, а златая тугая цепь?
Если морок апрельского утра задиристей имбиря?
Если всё без тебя понапрасну, не в масть, зазря?
Если сено – солома, а воздух и вовсе яд?
Без тебя мне не сытно в столице, не благостно в Бологом.
В прах обращается прах, а прочее жрёт огонь.
Компас врёт не искусней календаря.
Люди за нас боятся, молятся, говорят,
Что сено – солома. А вилы – твой острый взгляд.
Как соскочить с иглы, если в ней только мой удел?
Вся кощеева сила, Господь, что не доглядел.
Мир, что не выдал, свет, что ушёл из ламп.
Ангел, что не прикроет. Иуда, что не со зла.
Как соскочить с иглы, если я сам игла?
Жнец, гонец и спесивец
Разбивают во мне палатку.
Кто-то, как водится, агрессивен,
Кто-то хвастает своей силой,
Кто-то врёт. И врёт бесконечно сладко.
Жнец угрюм, незатейлив и промозолен.
И всё ждёт восхода своих семян.
Он боится, побьёт грозою
Его поле в одну из зорь и
Боится, что в этот вечер он будет пьян.
До гонца долетают вести со всех окраин,
Будто ветром доносит эхо.
И гонец, что логично, повально ранен.
Ведь не шутка – всё время бывать за гранью.
И гонец не снимает на ночь свои доспехи.
А спесивец вьёт из лозы верёвки.
Кормит зверя с рук. Приручает пташек.
У спесивца всё с ходу выходит ловко.
Дал же Бог кому-то во всём сноровку.
Он с утра за ваших. В обед за наших.
Я смотрю на этих троих с опаской,
Между пальцев бритву под шум зажав.
Ну и кто есть кто в этой странной сказке?
Кто прикормлен чёртом, кто им приласкан?
Ну и кто, наконец, подосланный к нам чужак?
И она не хватала, конечно, звёзд,
Но успешно вполне приручала птиц.
Думала: вырасту и всерьёз
Распущу журавлей, заведу синиц.
Буду жить в своём доме, чтоб поезда
Проходили по расписанию за окном.
И, конечно, горела в ночи звезда.
И чтоб сад охранял низкорослый ворчливый гном.
Думала: толстый ковёрный ворс
И поджарый спесивый пёс.
Ни один ответ, ни один вопрос
Не достоин её бесконечных слёз.
И она собирала цветы, принимала сны,
Береглась незнакомого, как огня.
А потом в самый ранний заход весны,
В самое светлое время дня,
У неё на пути выросла скала,
И она провалилась в долгий густой провал.
И она вот, конечно, от горя бы умерла,
Если бы от него хоть кто-то бы умирал.
Но не вышло даже такого конца,
Только вот этот негладкий стиш.
И она смотрит из зеркала на меня:
Ну, как дальше быть? Ты чего молчишь?
Какой в тебе смысл, если тебе нельзя позвонить среди ночи?
Рисовать на стекле кометы, нелепо хихикать в трубку?
Говорить: ты вообще ни черта не смыслишь, смотри, короче…
У меня от твоих шагов – вот такие внутри зарубки.
Какой в тебе смысл, если слова для тебя - словно дождь по крыше?
Всё, что тебе достаётся от этих стишков – их факт.
Может, расскажешь о них своим не рождённым пока детишкам,
И они, подражая мне, станут готовиться на филфак.
Какой в тебе чёртов смысл, что засел во мне, словно пуля,
Бередит среди прочих телец мой подтопленный океан?
Мы не виделись вечность и три цистерны – с конца июля.
Я успел поменять три дома, прочесть Коран.
Ну какой в тебе цимес? Какой неразрывный атом?
Я лежу на песке, под затылок приладив ласты.
Он живёт в тебе, этот смысл, обвивает меня канатом,
Абсолютный, вселенский и совершенно мне неподвластный.
Твоя злость в соболиной шубе в престранной позе
Настигает у лифта меня, у дома, у стойки бара.
В летний полдень, при грозах и на морозе.
И в салоне чужого блестящего «Ягуара».
Надо как-то нам изловчиться, да и признаться, что мы не пара,
Что в тебе от меня два шрама и горький привкус.
Что свело нас не чудо, а случай, каких немало.
У тебя же зуб на меня такой, что испорчен прикус,
Да я снюсь тебе так, что потом всё мокрое одеяло.
Ты же знаешь, детка, не всё то золото, что сияло.
Ты же знаешь, детка, что дальше одни препоны.
Что с тобой хорошо любому, а я – меж прочих.
Твоя злость иногда звонит мне по телефону,
Но когда поднимаю трубку… гудки, короче.
Твоя злость и сейчас затаилась средь этих строчек.
Эти строчки, в которых тебе безрадостно и несладко,
Как канат обвивают крепко твои запястья.
Как мы стали такой ерундой – для меня загадка,
Но я знаю, детка, что мог быть лучше, а был отчасти.
И у этой злости с изнанки – твоё несчастье.
Твой верный ветер гладит твою тень
В изножье обмелевшего залива.
Ночь так податлива, как мякоть чернослива.
Луна, что серп. Фонарный свет – кистень.
У бронзовых коней растрёпанная грива.
Твой верный ветер спорит невпопад
С судьбой под Инженерным замком.
Проспект безлюден, остров слишком замкнут.
Хромой ночует у небесных врат
На всех святых грехов увесистых вязанках.
Твой верный ветер помнит и молчит
О том, что помнить навсегда намерен:
Как сдавлен стон, как блик бежит под дверью,
Как со щитом пришёл и лёг на щит.
Как стал твоим щитом по меньшей мере.
Твой верный ветер гонит горький дым.
И реку злит, и ждёт нетерпеливо.
И смотрит прямо, улыбаясь криво,
И вновь целует все твои следы
В изножье обмелевшего залива.
Твой слепой поводырь. Заселённый пустырь.
Несговорчивый маг. Пламя в теле бумаг.
Танец в дальнем углу. Кровь обратно в иглу.
Темнота. Чернота. Та черта, что не та.
Тот финал, что не твой. Спор царя с головой.
Курс на град и разлад. Непрочтённый расклад.
Недописанный стих. Пепел в слабой горсти.
Недожатый аккорд. Тромб на стыке аорт.
Это я и не я. Не семья, не друзья.
Не любовник, не враг. Не гора, не овраг.
Не душа и не плоть. Не пришить, не вспороть.
Не семья, не друзья. Это я и не я.
Тот, что пьёт на полу. Тот, что бьёт – не балуй.
Тот, что бредит тобой. Тот, что предал конвой.
Тот, что бросил семью. Тот, что просит на юг,
Тот, что едет в кювет. Тот, что не дал ответ,
Что не задал вопрос. Что всерьёз не всерьёз.
Что на дне и во тьме. Что в тебе и во мне.
Что не дар. Не изъян. Это я и не я.